– Поменьше бы ты курил, батя! Загнёшься же раньше времени!

– Раньше времени не бывает. Все в свое время уходят: каждому свой срок отмерян…

Из дома вышла мать, вытирая на ходу руки о передник.

– Правильно, сынок, хоть ты ему скажи! По две пачки в день выкуривает…

– Привет, мам! – Ворон поцеловал её в щёку, будто клюнул.

Отец поморщился.

– Ну, началось! Будете меня в два смычка воспитывать? Давай, мать, накрывай на стол, нам потолковать надо!

– Сейчас накрою! – засуетилась мать. – У меня борщ готов. Где обедать будете: во дворе или в доме?

– Как скажешь, Костян? – спросил отец. – В тебя стрелять не будут?

Ворон пожал плечами.

– Не должны. Хотя скоро, может, и начнут.

– А в меня уже перестали, – ухмыльнулся отец. – Давай, мать, во дворе накрывай!

Они сели за рассохшийся стол под навесом, мать поставила на выцветшую клеенку, кастрюлю, тарелки, хлеб.

– Водки хочешь? – спросил отец. – У меня осталось полбутылки.

– Давай по рюмке за встречу.

Мать тут же принесла водку, они выпили. Ворон с жадностью набросился на материнский борщ. Как будто вернулся в детство. Отец ел медленно, степенно. Ворон исподволь рассматривал его. Отцу был пятьдесят один год, но изборожденное морщинами лицо делало его старше. Татуированные эполеты на плечах, глаза под ключицами, звезды вокруг сосков, храм с четырьмя куполами на груди, перстни на пальцах… «Регалки» пугали неосведомленных людей, а осведомленным рассказывали тюремную биографию Молота и демонстрировали его высокое положение в уголовном мире.

– Чё смотришь, как опер? – спросил отец. – Словесный портрет составляешь?

– Соскучился. – Ворон отвел взгляд и стал смотреть на Дон.

По реке плыли прогулочные теплоходики, солидно прошел длинный танкер, маленький буксир натужно толкал тяжело груженную баржу.

– Ну, давай, рассказывай, как там у тебя дела? – спросил наконец отец, отодвинув пустую тарелку.

– Да вроде, обустраиваюсь понемногу. Лисица с нужными людьми свел, на границе канал наладил, рынок под себя взяли, бабло пошло. Расширяться надо, но там конкуренты объявились, уже дрались с ними, но этим не кончится. Да и тут неспокойно…

– А тут чего? – перебил отец, до сих пор внимательно слушающий.

– Даги работать мешают, требуют долю в бизнесе…

– А как прознали? – Отец свел брови, и его голубые глаза приобрели блеск скального льда.

Ворон пожал плечами.

– Может, точно не знают. Но вынюхивают… И Шаман сегодня со мной базарил. Говорил, что воровское время прошло, теперь деловики верх берут. Тебя в пример привел… Говорит – раньше всех в кулаке держал, а теперь отошел, все в прошлом…

Молот ударил кулаком по столу, так, что подскочили и звякнули тарелки.

– Какую дурь несет! Я ни прошляком, ни отошедшим никогда не был! До сих пор исправно долю малую в общак ношу, на всех сходках бываю! Крест со мной советуется, на разборы приглашают, мое слово решает споры серьезные. Правда, шапку я не надел [6] , но мог, право имел. Только ради матери отказался. Она из-за меня натерпелась: три года отволокла за соучастие, и ты за забором родился… А какое соучастие – я у нее барахло паленое оставил, а она меня не выдала. В ногах валялась, чтобы я завязал! Вот и послушал ее. Потому, что если бы надел корону, то не только меня бы прессовать стали – и ее, и тебя… Ну, ты ладно, ты пацан, сам за себя отвечаешь, а с нее хватит! Хотя… Если раз в говно вступил, за тобой долго след тянется, а вонь может вообще не отмыться…

– Успокойся, батя! Хочешь, еще выпьем?

– Хватит! Я свое отпил. А насчет меня люди знают! Как мы с Питом в семьдесят пятом череповецкую зону из красной в черную перекрасили! Кому надо, те понимают, что это значит!

– Спокойно, батя! – Ворон все же наполнил рюмки. – Давай за мать!

– Давай! Она духом крепче твоего Шамана! Без меня тебя растила, на мясокомбинате в убойном цехе работала, да еще рисковала, мясо на продажу выносила…

Они чокнулись и выпили.

– Ну, а что по теме скажешь? – спросил Ворон, когда отец успокоился.

– Скажу, что Пит Лисица вор авторитетный, он по союзному уровню проходит! И тему он замутил новую, она через два-три года выстрелит, как из пушки! Поэтому тебе там укрепляться надо, ты первый, кто по этой теме работает. Чем больше застолбишь за собой – тем лучше! Потому, что потом туда всякая шушера косяками потянется, и надо, чтоб ты им всем не по зубам был! А тут мы все отрегулируем! И Шамана на место поставим…

– Слышь, батя, а кто это у нас вдоль забора ходит? – вдруг сказал Ворон, глядя на улицу. – Раз прошел, два… Вроде рожу отворачивает, а сам сюда косится…

– Где? – Молот проследил за его взглядом. – Да хрен его знает. Не из наших. Какой-то фраер ушастый – Пит таких живьем закапывал.

– Думаешь, не по нашу душу?

– Не по мою, точно! – Отец встал, выдернул из крыльца топор, подошел к забору, выглянул за калитку, вернулся к столу, и разлил по рюмкам остатки водки.

– Слинял! Может, случайно зашел на Лысую гору… А может, и нет. Ты остерегись, на всякий случай.

– Ладно, пора мне. – Ворон положил на стол сверток с деньгами. – Это тебе подогрев. Лишним не будет.

Отец взял сверток, подбросил на руке, будто взвешивая.

– Пойди, матери отдай. Она домашний общак держит…

Отец остался курить, а Ворон зашел в дом. С кухни вкусно пахло: по молодости мать работала поваром и не только умела, но и любила готовить. Да и потом из принесенного мяса всякие вкусности стряпала. Чтобы не приедалось одно и то же. Услышав шаги, она вышла навстречу. На шесть лет младше отца, она, в лучшем случае, выглядела его ровесницей – женщины быстрее стареют. Особенно, если живут на Лысой горе с бывалым арестантом, который словно бульдозер наехал на молоденькую девочку Марусю и раздавил ее жизнь. Ранняя незакрашенная седина, морщины и выражение скорбной притерпелости на лице, иногда проскакивающие блатные словечки, татуировки… Сорокапятилетние крали, которые не нюхали тюремной баланды и все свободное время проводят в салонах красоты, выглядят совсем иначе – Ворон насмотрелся на них на пляжах Карны.

Маруся стояла у кухонного стола и длинным острым ножом пластала шмат мяса, который держала на весу другой рукой. Ровные, одинаковые по толщине полоски шлепались на разделочную доску. Это было похоже на фокус – никто не умеет так ловко разделывать исходный продукт.

– Сынок, через полчаса подойдут отбивные. А хочешь, я бефстроганов сделаю. Или жаркое. Оставайся! Можешь и заночевать у нас!

На миг Ворону захотелось так и сделать. Но ему уже не десять, и не двенадцать лет, слишком много времени прошло между тем временем, когда он жил в этом доме со своими родителями и его нынешней жизнью…

– В другой раз – дела! – И чтобы сменить тему, спросил: – Мясо на базаре берешь?

Маруся хитро улыбнулась.

– Нет, Вера Пеструшка с мясокомбината носит. Мы чалились вместе, потом я ее в свой цех устроила… У нас одинаковые должностя были: «боец скота»! Я потом соскочила, а она до сих пор работает, ветеранскую медаль получила…

– А-а-а-а, ясно…

Ворон прошёл в комнату. Здесь всё было как прежде: часы с кукушкой на стене, застеленный выцветшей скатертью круглый стол, скрипучий диван, старый телевизор на полированной тумбочке, в проёме соседней комнаты видна кровать родителей…

Мать зашла следом, протёрла фартуком стул.

– Присядь, расскажи, как живешь-можешь?

Сама стала напротив, привычно прикрывая правой ладонью левую, на тыльной стороне которой синело восходящее солнце, а на безымянном пальце – перстень с тремя лучами.

– Сейчас можно вытравить эти порчушки, – кивнул Ворон.

Она отмахнулась.

– Хрен с ними. Всю жизнь так проходила, чего на старости лет хвостом бить? Иду куда-нибудь – прикрываю платком. Да куда я хожу? В магазин, на рынок, да в баню… Не женился ещё?

– Если надумаю жениться, ты узнаешь первой, – улыбнулся Ворон. А сам подумал: «А вообще-то уже и можно семью завести…» И удивился: никогда раньше такие мысли не приходили ему в голову.